ТЕГЕРАН (ИА Реалист). Совместная атака США и Израиля на ядерные объекты Ирана стала лакмусовой бумажкой не только для Тегерана, но и для всего сообщества стран, объединяемых под брендом «Глобального Юга». Несмотря на годы заявлений о многополярности и равноправии, в решающий момент глобальная южная коалиция проявила себя как разрозненная и политически аморфная структура.
Ни Китай, ни Россия, ни Индия, ни Бразилия, ни ЮАР не перешли от дипломатических формул к каким-либо действенным шагам. Призыв к «сдержанности» стал единственным ответом на одностороннее применение силы. Ни заявления о нарушении международного права, ни намёков на экономические меры, ни реальной активности в рамках ООН — даже формальных механизмов коллективного реагирования не было запущено.
На этом фоне Иран оказался в почти полной изоляции. Несмотря на риторику о «осе сопротивления», ни Сирия, ни Ливан, ни даже ключевые шиитские группы в Ираке и Йемене не выступили с координированным военным ответом. Иранское руководство ограничилось заявлением о «праве на самооборону» и анонсами «последствий», сроки и форма которых не определены.
Удары по Ирану продемонстрировали, что устойчивые альянсы формируются не на саммитах BRICS и не в риторике о «глобальной справедливости», а в способности к синхронному применению силы и политическому риску. США и Израиль действовали как единый механизм. Страны Глобального Юга — как некоординированная масса, в которой каждый преследует собственные цели и опасается быть втянутым в большую войну.
Идеология «мирового большинства» (Global Majority), активно продвигаемая в последние годы, предполагает, что страны Юга формируют альтернативу Западу как в ценностях, так и в структуре мировой власти. Однако кризис вокруг Ирана показал: даже при прямой атаке на одного из «своих», большинство предпочло нейтралитет.
Концепт Глобального Юга, возможно, исчерпал себя как геополитическая категория. Пока у него нет ни единой повестки, ни координирующих структур, ни готовности к действиям в кризис. Это означает, что мировая архитектура по-прежнему определяется узким кругом игроков, обладающих военной инициативой и политической волей. Наступает момент, когда многие страны будут вынуждены определиться — либо они становятся частью новой коалиционной силы, либо окончательно исчезают как субъекты стратегического процесса.
